«Сколько бывало случаев, когда мужчина вскрывал сюрпризом дверь в квартиру любимой женщины и оставлял ей букет цветов – проходит время, она пытается деться от него куда угодно, а он все так же вскрывает дверь, но теперь уже с ножом, потому что он привык, что может прийти к ней и делать что хочет» – какие детали выдают будущего тирана, может ли жертва просто уйти и почему даже психологи не разбираются в механизме возникновения насилия.
Татьяна Орлова – семейный психотерапевт, специалист нашего центра «Становление».
Татьяна в течение многих лет специализируется на работе с жертвами насилия, Анна Ривина – директор Центра по работе с проблемой насилия «Насилию.нет». Вместе они занимаются обучением психологов работе с жертвами насилия и агрессорами, потому что, по их словам, немногие умеют это делать.
«Может быть, со мной что-то не так?»
– Татьяна, как возникла идея волонтерского обучения психологов работе с жертвами насилия?
– Мы с Анной разослали психологам предварительную анкету, чтобы выяснить, как они понимают это явление, и выяснили, что мало кто знает о том, как функционирует домашнее насилие, что специалистам непонятны внутренние механизмы и то, как это явление развивается. Все говорят: «Почему она не ушла, когда он ее ударил?» Человеку разумному кажется, что женщина после первого же эпизода насилия должна была сбежать из этих отношений.
– А действительно, почему она не ушла?
– Людей, которые остаются жить в отношениях насилия, можно разделить на три части. Первая часть – это те, у кого в детстве не было надежного взрослого, который бы о них заботился. У них большая потребность в любви, в отношениях, в том, кто с ними и их не бросит. Человек остается с партнером вопреки тому, что произошло, – он надеется и верит, что партнер изменится.
Вторая часть «остающихся» жертв – это те, кто вообще никогда не сталкивался с насилием в семье, но у кого есть мощные ожидания, переданные родителями, что у них будет хорошая семья. У них внутренний запрет на вынесение наружу информации, поэтому они «держат лицо» и поддерживают внутри себя ощущение «ничего, я еще постараюсь немножко, и у меня будет все нормально».
Есть еще третья группа людей – это те, кто был очень травмирован произошедшим, но им некуда пойти – нет своего дома, нет источника заработка.
– Какая жертва все-таки уходит?
– Уходят в итоге почти все, но не сразу.
– Кто уйдет сразу?
– Тот, кто не переживал насилия в детстве, тот, у кого есть к кому идти, тот, кто не готов защищать идею хорошего брака любой ценой. Классическая жертва насилия – женщина, которая сама содержит всю семью, мужчина живет в ее квартире, не работает, у них есть дети, и она все это тянет из соображений, что надо еще попробовать, надо постараться, «я справлялась со многими ситуациями, справляюсь и с этой». Если она приходит к психологу, то часто говорит: «Может быть, что-то со мной не так?», и так и думает, пока ты не раскроешь ей глаза на то, что это не с ней не так, и что бы она ни сделала, на самом деле от нее это не зависит, это внутренняя травма агрессора.
– Это частая ситуация, когда насильник еще и живет за счет жертвы на ее деньги и в ее квартире?
– Да. Думаю, проявление насилия здесь можно объяснить тем, что человек не может долго существовать за счет другого человека и чувствовать внутреннее удовлетворение, скорее всего, у него начинаются проблемы с самооценкой. Но среди агрессоров тоже есть разные типы. Часть из них – это брошенные дети, то есть люди, сами пережившие насилие. Чем агрессоры качественно отличаются от жертв? Тем, что жертва, когда агрессия направлена на нее, замирает и не дает отпор, и потом обвиняет себя. А агрессор в тот момент, когда по отношению к нему происходит какая-то агрессия, «переадресует» ее на другого беззащитного и обвиняет его.
«Наконец-то я встретил тебя!»
– Анна, какое бы вы дали определение – что такое насилие?
– Насилие – это, согласно концепции ООН, гендерная дискриминация. Женщин бьют не потому, что они хорошие или плохие, а потому, что в обществе есть позволение бить женщин. Если говорить непосредственно про определение, то это обязательно систематическое поведение, которое может выражаться в виде физической агрессии, сексуального насилия, экономического или психологического воздействия, направленного на близких людей против их воли, и с ключевой задачей – подавлением воли и контроля.
– Муж накричал на жену – это насилие?
– Если она его боится, если она боится отстаивать свои интересы, если она воспринимает ситуацию не на равных, а понимает, что есть четкая иерархия, то это насилие. Если она может сказать: «Да, я была виновата, извини», – и конфликт исчерпан, то это был просто конфликт. У конфликта всегда есть причина, и всегда можно понять, почему люди ругаются, кричат, но в целом между людьми есть согласие, есть причина, по которой они находятся в этих отношениях, и каждый из них спокойно и без страха может из них выйти, может сказать в разговоре: «Я сейчас это обсуждать не хочу», – и он будет услышан. Если его сажают на стул, как провинившегося ребенка, и говорят: «Слушай!», – то это, конечно, насилие.
Конфликты существуют во всем мире, мы от этого никуда не денемся, и от этого не надо никуда деваться. Каждый из партнеров может вспылить, может быть не прав, но если человек способен признавать свои ошибки и не повторяет их систематически, если его партнер не испытывает страха и не боится отстаивать свои границы и интересы, если между ними возможен диалог на равных, то это не насилие.
– Разовое насилие насилием не считается?
– Конечно, оно может быть и разовым – если к вам подойдут и начнут вам бить об голову бутылки, это, безусловно, насилие. Но если мы говорим про домашнее насилие, то это именно система, именно цикл. И оно начинается не сразу. Никто на первом свидании не будет вас бить кулаком в лоб – агрессоры в самом начале, наоборот, самые лучшие мужчины на земле.
– Татьяна, это правда? Почему так?
– Да, это важный момент. Почему отношения с насильником вызывают сначала такой прилив интереса у женщины, причем у такой, которая ищет теплых, поддерживающих отношений? Потому что это отношения, где тебя носят на руках, где тебя превозносят, где говорят: «Наконец-то я встретил свою половину, наконец-то ты у меня есть! Именно ты – настоящая женщина, никто с тобой не сравнится!»
Но есть маленький нюанс: агрессоры часто немного «проламывают» границы: они не просто ухаживают – они ухаживают навязчиво: звонят по сто раз, приносят под дверь цветы, они пишут на асфальте – и это настойчивое вторжение в жизнь часто воспринимается женщиной, желающей, чтобы ее любили, как свидетельство того, что она наконец встретила человека, который ее по-настоящему любит. При этом она не замечает, что никому не интересно, хочет ли она, чтобы кто-то лазил к ней в окно с цветами – она это вынужденно принимает и обосновывает это большой любовью. Поэтому когда она начинает чувствовать, что что-то с ее избранником не так, она его к этому моменту обычно уже приняла, фактически дала ему кредит доверия, уже в него вложилась.
Мужчина при этом совершенно искренен – он искренне лезет в окно, искренне сто раз звонит, искренне возмущается, если она его не полюбила, потому что он-то наконец встретил ее, свой идеал, а то, что идеал может вообще не соответствовать реальности, что у них могут быть разные представления о жизни, разные принципы – на данном этапе это все не проверяется. Он ее назначил идеалом, и она обязана ему соответствовать.
– Что еще заставляет женщин воспринимать как норму «проламывание» их границ?
– Человек не может жить в отрыве от социума, а книжки и кино приучают нас к тому, что женщины сидят в углу и ждут, когда придут принцы и залезут к ним в башню. Это код, который вставлен нам в голову с детства. Поэтому не всегда легко понять, что именно происходит, что нарушаются твои границы.
Сколько бывало случаев, когда мужчина вскрывал сюрпризом дверь и оставлял любимой женщине букет цветов – проходит время, она пытается деться от него куда угодно, и он теперь все так же вскрывает дверь, но уже с ножом, потому что он привык, что он может прийти туда и делать что хочет. Но на ранней стадии отношений она не может сказать подругам: «Вы представляете, какое безобразие – прихожу, а у меня дома цветы!», ведь все ей скажут: «Ты что, с ума сошла? Наконец-то нормальный мужик!»
– Татьяна, почему так происходит?
– Агрессор просто не уважает твое «нет», потому что для него «нет» – это не «нет», а «да, но плохо просит». Но часть мужчин, которые так себя ведут, потом оказываются нормальными людьми.
– Какие еще есть признаки, как распознать агрессора на ранней стадии отношений?
– Насильник – это часто тот, кто сам пережил в детстве насилие, тот, у кого были плохие отношения с предыдущими партнершами. Насильник часто придерживается каких-то очень радикальных взглядов, резко отзывается о людях других национальностей и другой политической ориентации, другого вероисповедания – то есть у него есть что-то такое, куда выплескивается его гнев.
Поэтому если вы встретили такого радикального категоричного человека, если вы знаете о его трудностях в семье и если ощущаете, что он «проламывает» ваши границы, большая вероятность того, что вы впоследствии окажетесь в ситуации насилия.
Но может быть, что он справился с собой, приобрел какие-то новые стратегии. Понятно, если тебе человек нравится, то ты даешь ему шанс, но тут важно понимать, что вы даете шанс, а не подписываетесь под всем.
Другая сторона прекрасного принца
– Татьяна, что происходит дальше? Агрессор ее впечатлил этим всем, он ее добился, они становятся парой…
– Отношения с домашним насилием разворачиваются очень быстро. Периода выстраивания взаимного понимания, прояснения границ, выяснения, кто и как на что смотрит, диалога нет: оба сразу же дают друг другу большой кредит доверия и сами достраивают образ партнера до нужного, причем с обеих сторон. Каждый думает, что он встретил свою половинку.
«Это хороший отец, очень надежный мужчина, который будет зарабатывать и заботиться, мне не страшно никуда с ним идти», – думает она. А он думает, что она – прекрасная жена, хозяйка и та, которую он искал, ведь до нее его многие терпеть не могли, а эта сможет.
Еще одна важная характеристика тех, кто пережил насилие, у кого не было надежного заботящегося взрослого – этот человек не высказывает свои потребности. Он часто не осознает их, не озвучивает и сразу предполагает, что эти потребности не будут удовлетворены.
– Приведите, пожалуйста, пример.
– Например, мужчина в детстве жил в семье, где очень жестко наказывали за беспорядок и где чистота была во главе угла. А женщина, с которой у него начались отношения, наоборот, «творческая натура», она за этим не следит. И он долгое время, когда приходил домой и видел бардак, не говорил, что ему это важно, но при этом испытывал крайнее раздражение. Оно выражалось в отдельных придирках: «Ну что это тут стоит? Почему тут что-то валяется?» – которое сразу же переходило на личность женщины: «Это ты такая, не можешь сделать так, чтобы дома было чисто». Он не мог ей сказать: «Слушай, для меня это очень важно, поэтому я готов сам убираться или давай мы наймем домработницу» – есть же много вариантов.
Когда не происходит то, чего хочет агрессор, он воспринимает это как неуважение со стороны партнерши, у него растет напряжение, он ощущает, что его не любят, что то, что для него важно, ему не дают, но при этом он не дает ей внятного понимания того, что он от нее хочет.
Это внутреннее напряжение с каждым днем растет – до тех пор, пока он не откроет, что тот внутренний образ, который он для себя создал, не соответствует реальному. Так как у него в жизни уже были отвергающие или проявлявшие к нему насилие близкие, то он сразу же перемещается к тому образу агрессора, который он вынес из своего прошлого, то есть теперь перед ним не любимая женщина, а тот человек, который его когда-то бил и оскорблял, и он начинает против него воевать.
– Я думала, что это такая типично женская черта: надуться и ничего не говорить – мол, сам догадайся, что случилось.
– Мужчины делают то же самое, но они по-другому реагируют. Если женщина, после того как партнер не может догадаться, что произошло, замыкается, обижается или берет вину на себя, то мужчина активно проявляет агрессию – сразу же злится на того, кто слабее, а слабее женщина рядом.
– Что происходит дальше?
– Женщина, которая верит в то, что перед ней прекрасный принц, приходит к выводу, что она плохо старается, поэтому она старается лучше и стремится не замечать признаков его раздражения, она их сглаживает, и делает это до тех пор, когда сгладить уже невозможно, при этом она все больше сглаживает, а он все более недовольный. В конце концов это доходит до пика, происходит выплеск агрессии, и уже отрицать, что что-то не так, и делать вид, что все хорошо, невозможно, и женщина видит перед собой другую сторону своего прекрасного принца. Если у нее уже был травматичный опыт и то, что она видит, совпадает, например, с образом матери или с другим агрессором, с которым она жила, у нее возникает узнавание ситуации, и она погружается во все обиды, которые были ей нанесены, и ей становится очень плохо.
– Как это проявляется?
– До тех пор, пока это не случилось, она находится в состоянии надежды и сильного старания. Когда происходит этот «взрыв», она попадает в состояние ранености, боли. Если человек пережил травму, эти состояния существуют в его сознании в разных местах, как бы лежат в разных коробочках.
Те, кто живет в отношениях насилия, часто говорят: «Я очень быстро забываю обиды, я не помню плохого». Но это не значит, что они действительно забывают обиды – они их просто вытесняют, откладывают в определенную коробочку.
Когда есть угроза для нашей безопасности, память начинает работать по-другому. К работе гиппокампа подключается амигдала – миндалевидное тело, которое записывает информацию, когда по отношению к нам происходит насилие, чтобы быстро реагировать, чтобы выжить. В ситуации насилия воспоминания записываются другим образом, и это переживание откладывается в отдельное место. Поэтому человек не соотносит два своих опыта – опыт насилия и опыт надежды, не соединяет в один образ.
– Как реагирует агрессор на утрату надежды его партнершей?
– Агрессор в этот момент обычно понимает, что он совершил какое-то действие, из-за которого он может сейчас потерять эти отношения. Ему становится очень страшно, что мечта всей его жизни куда-то денется. У него появляется страх пережить еще раз отвержение и почувствовать себя плохим, поэтому он идет и просит прощения у женщины. Он говорит, что такое больше не повторится, и женщине тоже выгодно в это поверить.
Но механизм не изменился, и он по-прежнему не говорит о том, что ему важно, по-прежнему испытывает подозрение, что его могут отвергнуть и не любят, поэтому взрыв повторяется снова и снова. Часто агрессоры страдают патологической ревностью, и это не случайно: ревность – это страх, что меня не любят и бросят. И даже если нет никаких оснований, у него в голове сидит: «Меня бросят, я недостаточно хорош». Поэтому агрессоров тоже надо лечить.
У нас обычно помогают жертвам, а агрессоров к терапии мы привлечь не можем, потому что у них очень устойчивые механизмы защиты: пока их не начинают отвергать уже все, они считают, что с ними все нормально. Но я бы не говорила обо всех агрессорах, что это прямо монстры: когда начинаешь работать с человеком, понимаешь, как сильно он страдает.
– Он никогда не говорит, что ему важно? В вашем примере он не может сказать: «Ты знаешь, мне очень важно, чтобы дома всегда было чисто, я такой педант»?
– Сказать он может, но он не готов услышать ответ от женщины, если она скажет: «Мне важно, чтобы у меня было творческое пространство», не готов принять ее реальный образ с этим «недостатком», потому что он уже внутри себя назначил ее своим идеалом.
Чем выше статус, тем больше скрывают
– Анна, скажите, пожалуйста, по вашему опыту, какими бывают взрывы? Как проявляет себя насильник?
– Я думаю, что здесь нужно разделять разные виды насилия. Кто-то действительно может ни разу пальцем не тронуть, но психологически свести партнера в могилу. У кого-то это может выражаться исключительно в сексуальной агрессии – а наше общество до сих пор не может понять, что в браке может быть изнасилование: женщина будет говорить подругам о том, что ей больно и страшно, а ее будут убеждать, что это ее супружеский долг.
Есть также завуалированное и тоже не признанное в нашем обществе экономическое насилие, когда женщине говорят о том, что ее дело – рожать одного за другим, а все материальные ресурсы за мужчиной, и он транслирует ей постоянно мысль: «Я лучше тебя знаю, какую одежду вам носить, в какую школу ходить и что вам есть на завтрак, на обед и на ужин, я все решаю, потому что я зарабатываю эти деньги, а ты нет». Другой вариант – когда нужно постоянно отчитываться перед ним и чувствовать вину за каждую неправильно потраченную копейку.
– Каких социальных групп касается домашнее насилие?
– Это очень важный вопрос. У нас все привыкли думать, что насилие – это маргинальная проблема, когда алкоголики бегают по деревне с топорами. Но, конечно же, насилие происходит абсолютно во всех слоях населения, просто чем выше социальный статус семьи, тем больше стараются это скрыть, потому что у таких семей намного выше репутационные риски.
Самый печальный вариант – когда женщина живет в такой ситуации, и при этом и мама, и все вокруг говорят, что она сама виновата, что это ее крест, потому что как это так – быть одной?
Надо быть с кем угодно, лишь бы не одной. И здесь нельзя не вернуться к феминистской повестке, потому что именно феминистки пытаются донести до женщин мысль, что их ключевое предназначение – это не только быть женой, матерью и любимой женщиной и что им не нужно конкурировать за мужское внимание, что женщине в первую очередь нужно быть самой у себя и уметь охранять свои границы.
А по факту получается, что неважно, какие у тебя заслуги перед миром, какие ты открыла вакцины или спасла всю Африку, главное, чтобы у тебя был семейный статус и дети, потому что иначе наше патриархальное общество будет ставить на тебе клеймо неудачницы, говорить, что ты невостребованная, и разведенка, и нормального мужика у тебя не было, и так далее. И в ситуации насилия социум в лице мамы, полицейского, судьи и даже психолога будет говорить: «Давайте разберемся, что она сделала не так, почему он так поступил, чем она вызывала эту его реакцию».
– Что, и психологи считают, что в насилии виноваты жертвы?
– Конечно – в телевизионных ток-шоу, посвященных этим случаям, всегда есть психологи, которые говорят, что это было не насилие, а это женские сексуальные фантазии быть завоеванной. Поэтому мы сейчас будем запускать очень важный проект и собираем на него деньги: мы разработали инструкции именно для психологов, как им работать с пострадавшими и с агрессорами.
Месть агрессора
– Расскажите, пожалуйста, какие законом предусмотрены меры наказания за насилие.
– С этим у нас все очень плохо, потому что мы до сих пор живем без профильного закона, который определял бы, что такое домашнее насилие. Помимо этого у нас недавно произошла декриминализация домашнего насилия, из-за которой побои перестали быть преступлением – сейчас это всего лишь правонарушение. В абсолютном большинстве случаев суд назначает за насилие штраф. Штраф – это мера, которая никак не направлена на защиту интересов пострадавших – это исключительно пополнение бюджета, и сейчас уже даже представители силовых ведомств говорят о том, что это была ошибка.
Повторные побои или легкий вред здоровью – это дела частного обвинения. Это означает, что пострадавшая сторона самостоятельно ходит в суд, собирает доказательства и пытается объяснить, что она пострадала, а, скорее всего, агрессору государство даст защиту, потому что его обвиняют. По таким делам агрессор в 70% случаев наказывается штрафом от 5 до 30 тысяч, иногда – обязательными работами и лишением свободы до трех месяцев, но это бывает редко.
Если здоровью потерпевшей нанесен ущерб, то надо понимать, что из-за того, что общество фактически не признает эту проблему, у нас врачи не могут себя вести правильно, потому что они стараются в документах всячески сгладить то, с чем пришла пострадавшая. Например, у нее вместо лица сплошное месиво, а врач пишет, что оно немножко деформировано, может не написать цвет синяка, а ей из-за этого потом скажут: «Тебя просто пальцем тронули».
Кроме того, есть откровенная нелепость законодательства в определении того, что такое тяжкий вред здоровью.
Получается, что если сломать мизинец, можно говорить о серьезном вреде, а если из человека сделать сплошной синяк, то это всего лишь побои.
Я вспоминаю историю журналистки Анны Жавнерович, которая набралась смелости и выложила фотографии на следующий день после того, как ее избил ее молодой человек – это была страшная картина, сплошное синее лицо. Это произошло до декриминализации домашнего насилия, и ее бывший партнер был признан виновным, но его амнистировали в честь годовщины победы в Великой Отечественной войне. Но чтобы это произошло, она прошла огромное сопротивление, ведь ей все сказали, что она сама виновата, что якобы она себя не так вела, полицейские не хотели возбуждать уголовное дело, судья – признавать ее партнера виновным и так далее.
– Анна, насколько меры, которые применены к насильнику, способны его заставить остановиться в будущем?
– Нынешние меры вообще не эффективны. Почему? Например, усилиями нашей замечательной юристки Мари Давтян Дмитрий Грачев, который отрубил своей жене Маргарите кисти рук, сел на 14 лет. Но он уже обещает, что когда он выйдет, он жизни ей не даст. Больше сотни стран у себя в законе предусмотрели очень важную меру – охранный ордер, который запрещает агрессору приближаться к жертве. Государство ей говорит: «Я беру тебя под защиту».
Но у нас это все не работает, и в итоге, во-первых, многие женщины сидят в тюрьме за якобы умышленное убийство, когда они спасали себя, а во-вторых, эти мужчины, либо не посаженные, либо вышедшие из тюрьмы, потом из региона в регион ездят за женщинами, поджигают дома, воруют детей, избивают тещ и делают все возможное, чтобы этот ад не прекращался. Поэтому в такой ситуации нужно не только набраться смелости и уйти, но и еще подумать, как сделать так, чтобы потом не просыпаться каждую ночь в страхе.
– Татьяна, почему они не оставляют своих жертв в покое, у них в природе заложена злопамятность?
– Нет, просто агрессор решил, что этот человек его предал. Это была его любовь и мечта всей его жизни, и вот она его отвергла, поэтому он ей мстит, мстит за всех агрессоров, которые были в его прошлом.
«Зачем твоим детям отец-уголовник?»
– Анна, я правильно понимаю, что экономическое и психологическое насилие практически ненаказуемо?
– У нас непрогрессивное законодательство, и тем не менее, у нас есть статьи, которые в теории подходят под эти случаи, но они мертвые, их не применяют. Например, есть статья, где предусмотрено наказание за истязание, и там говорится не только про физическое воздействие, но и про то, что можно истязать психологически, но она вообще не применяется, потому что даже Верховный суд не может определиться: истязание – это когда 2 раза или 222?
Кроме того, бывает так, что приходит женщина, рассказывает о каком-то случае, его не зафиксировали, не приняли, это в итоге кануло в Лету, и когда она приходит во второй раз, никто не хочет отследить системность этого поведения. Повторюсь, помимо правовых механизмов нужно, чтобы еще адекватные люди применяли эти механизмы.
Как живет цивилизованный мир? Я говорю не только про какую-нибудь самую прогрессивную Швецию, но и про наших бывших советских соседей. В полицейских отделениях сидит женщина-полицейский, которая знает специфику домашнего насилия, знает, что такое цикл насилия, знает, почему женщина придет и будет пытаться забрать заявление, знает, почему женщина будет потом оправдывать этого агрессора, знает, что такое стокгольмский синдром. У нас же в полиции сидят люди, которые либо сразу покажут на дверь, либо будут смаковать подробности и еще ухмыляться.
– Почему жертва попытается забрать заявление?
– По многим причинам. Во-первых, потому что они помирятся, он пообещает, что такого больше не будет, и у них будет «медовый месяц». Во-вторых, она не захочет, чтобы у детей был отец в тюрьме. В-третьих, он будет ей угрожать – они же никуда не разъехались, они продолжают жить вместе, и никто ее не защитит.
– А ведь действительно – кому хочется, чтобы у детей был отец-уголовник?
– Это очень опасный и страшный аргумент, потому что это перекрывает для ребенка много дорог в профессиональном и социальном контексте. Женщина думает: «Ладно, я уже списанный экземпляр, но хотя бы детям не буду портить жизнь». И что? В итоге она постоянно живет в страхе, потому что он в любую секунду может заявиться и сделать что угодно.
– Получается, что и такой выбор плохой, и такой плохой, и что в этой ситуации делать?
– Получается, что наша государственная система абсолютно неэффективна как защитник жизни и здоровья пострадавших от домашнего насилия. К сожалению, мы можем говорить все что угодно, но без государства что-то изменить глобально невозможно. Я думаю, что внушить женщине, что это происходит не по ее вине, что не ей должно быть стыдно, и попробовать сделать ситуацию максимально публичной – не самый действенный способ, но он лучше, чем ничего.
– Татьяна, а вы как считаете?
– Женщине еще очень важно понять, что если ее дети живут вместе с агрессором, они, наблюдая постоянно эти стычки, усваивают эту стратегию, и у них просто нет никаких шансов вырасти здоровыми, то есть они повторят эту историю. Агрессоры заражают, это заразная болезнь. Многие боятся и терпят. Но в реальности, если жертва организовывает целую кампанию по защите себя, то напор агрессора сильно уменьшается, он меняет стратегию и пытается сказать: «Ты меня неправильно поняла, я такой хороший отец и хороший муж, посмотри, сколько я всего делаю…»
Когда мужчина понимает, что сейчас все знакомые и родные узнают, что он делал с ней, он часто меняется прямо как по волшебству. Однако это тоже опасно, потому что женщина начинает верить в эту перемену.
Когда агрессор – женщина
– Татьяна, а существует ли женское насилие в отношении мужчин?
– Да, конечно – женского экономического и психологического насилия достаточно много.
– Как оно выражается, в чем, какие есть типовые ситуации?
– Эмоциональный шантаж, упреки, угрозы, крик. А общество считает, что мужчине в такой ситуации неприлично обращаться за помощью. Мужчины, которые это терпят, берут вину на себя и стараются, фактически оказываясь в такой же роли, как и женщины-жертвы.
– Женщина из фольклора, которая встречает мужа со скалкой или со сковородкой – это шутка или реальное явление?
– Конечно, такое есть, есть жены, которые на входе отбирают у мужей получку, потому что они все пропивают и женам не на что кормить детей. Это свидетельствует о том, что жена не считает мужа отдельным самостоятельным человеком, не верит, что он сам справится и не пропьет эту получку, что он вообще на что-то годен. Это такая культура неуважения внутри семьи, когда все члены семьи считают, что ты урод. Обычно такая жена и себя не очень уважает, но неуважение к нему проявляет в виде вербальных оскорблений.
– Но ведь она стоит со скалкой не просто так – видимо, уже были многочисленные эпизоды, когда он пропивал получку.
– Не обязательно – часто эти оскорбления начинаются до всякой выпивки, она мстит ему за неоправданные ожидания, за несоответствие ее принципам. Они точно так же, как и пара «мужчина-агрессор, женщина-жертва», не договариваются о том, что для каждого из них важно, не ищут диалога, не пытаются понять, какой партнер в реальности, просто здесь мужчина не нападает на женщину, а замыкается в себе. Женщина редко прибегает к физическому насилию, а к психологическому – часто: она «пилит», оскорбляет, унижает, растаптывает человека, а он терпит и смиряется, часто тоже ради детей.
– Татьяна, как психотерапевт работает с парой «агрессор-жертва»?
– Во-первых, мы разбираемся со взаимными ожиданиями и проекциями и работаем над конструктивным способом договариваться и принимать, что партнер другой. Если им удается это понять, то отношения улучшаются, и если удается проработать давнюю травму, которая сделала из агрессора – агрессора, а из жертвы – жертву, то тоже. Такие технологии сейчас есть. Если раньше невозможно было пару, у которой психологическое насилие, брать в терапию, то сейчас есть эмоционально-фокусированная терапия, которая работает именно с такими ситуациями и позволяет увидеть за этими психологическими защитами внутреннее намерение и желание большой любви и адресоваться к нему. После этого «наращивается» способ конструктивно разговаривать, то есть не видеть в партнере бросающего тебя монстра.
Беседовала Ксения Кнорре Дмитриева