Подросток не учится и лежит на диване. Но это не значит, что вы должны кормить его с ложки

Подросток не учится и лежит на диване. Но это не значит, что вы должны кормить его с ложки

Последний год в школе, впереди напряженная учеба и подготовка к ЕГЭ, но, кажется, это волнует лишь родителей. Уже почти взрослый подросток лежит на диване с прошлого учебного года, который он еле закончил.

Пора ли паниковать, можно ли как-то поднять подростка с дивана и как вести себя родителям, если ребенок не думает о будущем и не хочет учиться, рассказывает семейный психолог Екатерина Бурмистрова.

 

– Впереди – 10-й или даже 11-й класс, а подросток лежит, смотрит в потолок и говорит, что ничего не хочет, учиться не хочет, поступать никуда не хочет. Какие могут быть причины?

– Причин может быть много, и с каждой ситуацией надо разбираться отдельно. Подростковый возраст очень нестабильный. Возможно, его накрыла несчастная любовь. Возможно, он с чем-то не справился, заваливает предмет, и ему нужен репетитор.

Если подросток лежит и смотрит в потолок не один день, а неделю и больше, нужно разбираться, выяснять причину.

Читать далее…

Про мам и мальчиков

Про мам и мальчиков

Уже некоторое время я думаю о мальчиках. Мамы приводят мальчиков ко мне с разными историями: трудно договориться, в контрах с мамой — не хочет общаться, нервные тики, проблемы в школе с поведением и с домашкой, истерики. И вот мы много говорим с мамой про все это, обсуждаем с ребёнком и ищем пути решения. И в процессе я начинаю работать с ребёнком индивидуально. Чтобы лучше понять и почувствовать его, чтобы стало доступно и ему то, что у него внутри в глубине происходит. И вот, часто я встречаюсь там с зарядом энергии. Я бы назвала это переживание гневом. Крушить, ломать, уничтожать, швырять. И я готова выпускать этого демона. Я не боюсь, я могу это выдержать.

Когда спадает внутреннее напряжение, можно пробовать договариваться и вообще взгляд проясняется.
То, что я здесь описываю, это общая схема, все гораздо сложнее и многообразнее. И каждый раз по-новому. И чтобы мама стала «договоропригодной», это тоже большой вклад мамы и моя работа.

А ещё у меня есть друзья мужчины. И я бываю свидетелем того, как детский опыт отношений проявляет себя у них. И как ведёт за собой по жизни. И так там много невыраженной боли, обиды и злости обращенных к маме. И я вижу внутри мужчины маленького мальчонку и сердце сжимается.

Вот это много букв про то, что если бы мамы были устойчивее, могли выносить детский гнев и другие неприятные штуки, не игнорировали бы их и не подавляли, позволяли случаться, жизнь на земле была бы счастливее.

А с девочками у меня совсем про другое.

 

Автор текст Татьяна Доспехова

Он вскрывает ее квартиру и оставляет шикарный букет – но потом придет с ножом

Он вскрывает ее квартиру и оставляет шикарный букет – но потом придет с ножом

«Сколько бывало случаев, когда мужчина вскрывал сюрпризом дверь в квартиру любимой женщины и оставлял ей букет цветов – проходит время, она пытается деться от него куда угодно, а он все так же вскрывает дверь, но теперь уже с ножом, потому что он привык, что может прийти к ней и делать что хочет» – какие детали выдают будущего тирана, может ли жертва просто уйти и почему даже психологи не разбираются в механизме возникновения насилия.

 

Татьяна Орлова – семейный психотерапевт, специалист нашего центра «Становление».
Татьяна в течение многих лет специализируется на работе с жертвами насилия, Анна Ривина – директор Центра по работе с проблемой насилия «Насилию.нет». Вместе они занимаются обучением психологов работе с жертвами насилия и агрессорами, потому что, по их словам, немногие умеют это делать.

 

«Может быть, со мной что-то не так?»

– Татьяна, как возникла идея волонтерского обучения психологов работе с жертвами насилия?

– Мы с Анной разослали психологам предварительную анкету, чтобы выяснить, как они понимают это явление, и выяснили, что мало кто знает о том, как функционирует домашнее насилие, что специалистам непонятны внутренние механизмы и то, как это явление развивается. Все говорят: «Почему она не ушла, когда он ее ударил?» Человеку разумному кажется, что женщина после первого же эпизода насилия должна была сбежать из этих отношений.

– А действительно, почему она не ушла?

– Людей, которые остаются жить в отношениях насилия, можно разделить на три части. Первая часть – это те, у кого в детстве не было надежного взрослого, который бы о них заботился. У них большая потребность в любви, в отношениях, в том, кто с ними и их не бросит. Человек остается с партнером вопреки тому, что произошло, – он надеется и верит, что партнер изменится.

Вторая часть «остающихся» жертв – это те, кто вообще никогда не сталкивался с насилием в семье, но у кого есть мощные ожидания, переданные родителями, что у них будет хорошая семья. У них внутренний запрет на вынесение наружу информации, поэтому они «держат лицо» и поддерживают внутри себя ощущение «ничего, я еще постараюсь немножко, и у меня будет все нормально».

Есть еще третья группа людей – это те, кто был очень травмирован произошедшим, но им некуда пойти – нет своего дома, нет источника заработка.

– Какая жертва все-таки уходит?

– Уходят в итоге почти все, но не сразу.

– Кто уйдет сразу?

– Тот, кто не переживал насилия в детстве, тот, у кого есть к кому идти, тот, кто не готов защищать идею хорошего брака любой ценой. Классическая жертва насилия – женщина, которая сама содержит всю семью, мужчина живет в ее квартире, не работает, у них есть дети, и она все это тянет из соображений, что надо еще попробовать, надо постараться, «я справлялась со многими ситуациями, справляюсь и с этой». Если она приходит к психологу, то часто говорит: «Может быть, что-то со мной не так?», и так и думает, пока ты не раскроешь ей глаза на то, что это не с ней не так, и что бы она ни сделала, на самом деле от нее это не зависит, это внутренняя травма агрессора.

– Это частая ситуация, когда насильник еще и живет за счет жертвы на ее деньги и в ее квартире?

– Да. Думаю, проявление насилия здесь можно объяснить тем, что человек не может долго существовать за счет другого человека и чувствовать внутреннее удовлетворение, скорее всего, у него начинаются проблемы с самооценкой. Но среди агрессоров тоже есть разные типы. Часть из них – это брошенные дети, то есть люди, сами пережившие насилие. Чем агрессоры качественно отличаются от жертв? Тем, что жертва, когда агрессия направлена на нее, замирает и не дает отпор, и потом обвиняет себя. А агрессор в тот момент, когда по отношению к нему происходит какая-то агрессия, «переадресует» ее на другого беззащитного и обвиняет его.

 

 

«Наконец-то я встретил тебя!»

– Анна, какое бы вы дали определение – что такое насилие?

– Насилие – это, согласно концепции ООН, гендерная дискриминация. Женщин бьют не потому, что они хорошие или плохие, а потому, что в обществе есть позволение бить женщин. Если говорить непосредственно про определение, то это обязательно систематическое поведение, которое может выражаться в виде физической агрессии, сексуального насилия, экономического или психологического воздействия, направленного на близких людей против их воли, и с ключевой задачей – подавлением воли и контроля.

– Муж накричал на жену – это насилие?

– Если она его боится, если она боится отстаивать свои интересы, если она воспринимает ситуацию не на равных, а понимает, что есть четкая иерархия, то это насилие. Если она может сказать: «Да, я была виновата, извини», – и конфликт исчерпан, то это был просто конфликт. У конфликта всегда есть причина, и всегда можно понять, почему люди ругаются, кричат, но в целом между людьми есть согласие, есть причина, по которой они находятся в этих отношениях, и каждый из них спокойно и без страха может из них выйти, может сказать в разговоре: «Я сейчас это обсуждать не хочу», – и он будет услышан. Если его сажают на стул, как провинившегося ребенка, и говорят: «Слушай!», – то это, конечно, насилие.

Конфликты существуют во всем мире, мы от этого никуда не денемся, и от этого не надо никуда деваться. Каждый из партнеров может вспылить, может быть не прав, но если человек способен признавать свои ошибки и не повторяет их систематически, если его партнер не испытывает страха и не боится отстаивать свои границы и интересы, если между ними возможен диалог на равных, то это не насилие.

– Разовое насилие насилием не считается?

– Конечно, оно может быть и разовым – если к вам подойдут и начнут вам бить об голову бутылки, это, безусловно, насилие. Но если мы говорим про домашнее насилие, то это именно система, именно цикл. И оно начинается не сразу. Никто на первом свидании не будет вас бить кулаком в лоб – агрессоры в самом начале, наоборот, самые лучшие мужчины на земле.

– Татьяна, это правда? Почему так?

– Да, это важный момент. Почему отношения с насильником вызывают сначала такой прилив интереса у женщины, причем у такой, которая ищет теплых, поддерживающих отношений? Потому что это отношения, где тебя носят на руках, где тебя превозносят, где говорят: «Наконец-то я встретил свою половину, наконец-то ты у меня есть! Именно ты – настоящая женщина, никто с тобой не сравнится!»

Но есть маленький нюанс: агрессоры часто немного «проламывают» границы: они не просто ухаживают – они ухаживают навязчиво: звонят по сто раз, приносят под дверь цветы, они пишут на асфальте – и это настойчивое вторжение в жизнь часто воспринимается женщиной, желающей, чтобы ее любили, как свидетельство того, что она наконец встретила человека, который ее по-настоящему любит. При этом она не замечает, что никому не интересно, хочет ли она, чтобы кто-то лазил к ней в окно с цветами – она это вынужденно принимает и обосновывает это большой любовью. Поэтому когда она начинает чувствовать, что что-то с ее избранником не так, она его к этому моменту обычно уже приняла, фактически дала ему кредит доверия, уже в него вложилась.

Мужчина при этом совершенно искренен – он искренне лезет в окно, искренне сто раз звонит, искренне возмущается, если она его не полюбила, потому что он-то наконец встретил ее, свой идеал, а то, что идеал может вообще не соответствовать реальности, что у них могут быть разные представления о жизни, разные принципы – на данном этапе это все не проверяется. Он ее назначил идеалом, и она обязана ему соответствовать.

– Что еще заставляет женщин воспринимать как норму «проламывание» их границ?

– Человек не может жить в отрыве от социума, а книжки и кино приучают нас к тому, что женщины сидят в углу и ждут, когда придут принцы и залезут к ним в башню. Это код, который вставлен нам в голову с детства. Поэтому не всегда легко понять, что именно происходит, что нарушаются твои границы.

Сколько бывало случаев, когда мужчина вскрывал сюрпризом дверь и оставлял любимой женщине букет цветов – проходит время, она пытается деться от него куда угодно, и он теперь все так же вскрывает дверь, но уже с ножом, потому что он привык, что он может прийти туда и делать что хочет. Но на ранней стадии отношений она не может сказать подругам: «Вы представляете, какое безобразие – прихожу, а у меня дома цветы!», ведь все ей скажут: «Ты что, с ума сошла? Наконец-то нормальный мужик!»

– Татьяна, почему так происходит?

– Агрессор просто не уважает твое «нет», потому что для него «нет» – это не «нет», а «да, но плохо просит». Но часть мужчин, которые так себя ведут, потом оказываются нормальными людьми.

– Какие еще есть признаки, как распознать агрессора на ранней стадии отношений?

– Насильник – это часто тот, кто сам пережил в детстве насилие, тот, у кого были плохие отношения с предыдущими партнершами. Насильник часто придерживается каких-то очень радикальных взглядов, резко отзывается о людях других национальностей и другой политической ориентации, другого вероисповедания – то есть у него есть что-то такое, куда выплескивается его гнев.

Поэтому если вы встретили такого радикального категоричного человека, если вы знаете о его трудностях в семье и если ощущаете, что он «проламывает» ваши границы, большая вероятность того, что вы впоследствии окажетесь в ситуации насилия.
Но может быть, что он справился с собой, приобрел какие-то новые стратегии. Понятно, если тебе человек нравится, то ты даешь ему шанс, но тут важно понимать, что вы даете шанс, а не подписываетесь под всем.

 

 

Другая сторона прекрасного принца

– Татьяна, что происходит дальше? Агрессор ее впечатлил этим всем, он ее добился, они становятся парой…

– Отношения с домашним насилием разворачиваются очень быстро. Периода выстраивания взаимного понимания, прояснения границ, выяснения, кто и как на что смотрит, диалога нет: оба сразу же дают друг другу большой кредит доверия и сами достраивают образ партнера до нужного, причем с обеих сторон. Каждый думает, что он встретил свою половинку.

«Это хороший отец, очень надежный мужчина, который будет зарабатывать и заботиться, мне не страшно никуда с ним идти», – думает она. А он думает, что она – прекрасная жена, хозяйка и та, которую он искал, ведь до нее его многие терпеть не могли, а эта сможет.

Еще одна важная характеристика тех, кто пережил насилие, у кого не было надежного заботящегося взрослого – этот человек не высказывает свои потребности. Он часто не осознает их, не озвучивает и сразу предполагает, что эти потребности не будут удовлетворены.

– Приведите, пожалуйста, пример.

– Например, мужчина в детстве жил в семье, где очень жестко наказывали за беспорядок и где чистота была во главе угла. А женщина, с которой у него начались отношения, наоборот, «творческая натура», она за этим не следит. И он долгое время, когда приходил домой и видел бардак, не говорил, что ему это важно, но при этом испытывал крайнее раздражение. Оно выражалось в отдельных придирках: «Ну что это тут стоит? Почему тут что-то валяется?» – которое сразу же переходило на личность женщины: «Это ты такая, не можешь сделать так, чтобы дома было чисто». Он не мог ей сказать: «Слушай, для меня это очень важно, поэтому я готов сам убираться или давай мы наймем домработницу» – есть же много вариантов.

Когда не происходит то, чего хочет агрессор, он воспринимает это как неуважение со стороны партнерши, у него растет напряжение, он ощущает, что его не любят, что то, что для него важно, ему не дают, но при этом он не дает ей внятного понимания того, что он от нее хочет.
Это внутреннее напряжение с каждым днем растет – до тех пор, пока он не откроет, что тот внутренний образ, который он для себя создал, не соответствует реальному. Так как у него в жизни уже были отвергающие или проявлявшие к нему насилие близкие, то он сразу же перемещается к тому образу агрессора, который он вынес из своего прошлого, то есть теперь перед ним не любимая женщина, а тот человек, который его когда-то бил и оскорблял, и он начинает против него воевать.

– Я думала, что это такая типично женская черта: надуться и ничего не говорить – мол, сам догадайся, что случилось.

– Мужчины делают то же самое, но они по-другому реагируют. Если женщина, после того как партнер не может догадаться, что произошло, замыкается, обижается или берет вину на себя, то мужчина активно проявляет агрессию – сразу же злится на того, кто слабее, а слабее женщина рядом.

– Что происходит дальше?

– Женщина, которая верит в то, что перед ней прекрасный принц, приходит к выводу, что она плохо старается, поэтому она старается лучше и стремится не замечать признаков его раздражения, она их сглаживает, и делает это до тех пор, когда сгладить уже невозможно, при этом она все больше сглаживает, а он все более недовольный. В конце концов это доходит до пика, происходит выплеск агрессии, и уже отрицать, что что-то не так, и делать вид, что все хорошо, невозможно, и женщина видит перед собой другую сторону своего прекрасного принца. Если у нее уже был травматичный опыт и то, что она видит, совпадает, например, с образом матери или с другим агрессором, с которым она жила, у нее возникает узнавание ситуации, и она погружается во все обиды, которые были ей нанесены, и ей становится очень плохо.

– Как это проявляется?

– До тех пор, пока это не случилось, она находится в состоянии надежды и сильного старания. Когда происходит этот «взрыв», она попадает в состояние ранености, боли. Если человек пережил травму, эти состояния существуют в его сознании в разных местах, как бы лежат в разных коробочках.

Те, кто живет в отношениях насилия, часто говорят: «Я очень быстро забываю обиды, я не помню плохого». Но это не значит, что они действительно забывают обиды – они их просто вытесняют, откладывают в определенную коробочку.
Когда есть угроза для нашей безопасности, память начинает работать по-другому. К работе гиппокампа подключается амигдала – миндалевидное тело, которое записывает информацию, когда по отношению к нам происходит насилие, чтобы быстро реагировать, чтобы выжить. В ситуации насилия воспоминания записываются другим образом, и это переживание откладывается в отдельное место. Поэтому человек не соотносит два своих опыта – опыт насилия и опыт надежды, не соединяет в один образ.

– Как реагирует агрессор на утрату надежды его партнершей?

– Агрессор в этот момент обычно понимает, что он совершил какое-то действие, из-за которого он может сейчас потерять эти отношения. Ему становится очень страшно, что мечта всей его жизни куда-то денется. У него появляется страх пережить еще раз отвержение и почувствовать себя плохим, поэтому он идет и просит прощения у женщины. Он говорит, что такое больше не повторится, и женщине тоже выгодно в это поверить.

Но механизм не изменился, и он по-прежнему не говорит о том, что ему важно, по-прежнему испытывает подозрение, что его могут отвергнуть и не любят, поэтому взрыв повторяется снова и снова. Часто агрессоры страдают патологической ревностью, и это не случайно: ревность – это страх, что меня не любят и бросят. И даже если нет никаких оснований, у него в голове сидит: «Меня бросят, я недостаточно хорош». Поэтому агрессоров тоже надо лечить.

У нас обычно помогают жертвам, а агрессоров к терапии мы привлечь не можем, потому что у них очень устойчивые механизмы защиты: пока их не начинают отвергать уже все, они считают, что с ними все нормально. Но я бы не говорила обо всех агрессорах, что это прямо монстры: когда начинаешь работать с человеком, понимаешь, как сильно он страдает.

– Он никогда не говорит, что ему важно? В вашем примере он не может сказать: «Ты знаешь, мне очень важно, чтобы дома всегда было чисто, я такой педант»?

– Сказать он может, но он не готов услышать ответ от женщины, если она скажет: «Мне важно, чтобы у меня было творческое пространство», не готов принять ее реальный образ с этим «недостатком», потому что он уже внутри себя назначил ее своим идеалом.

 

 

Чем выше статус, тем больше скрывают

– Анна, скажите, пожалуйста, по вашему опыту, какими бывают взрывы? Как проявляет себя насильник?

– Я думаю, что здесь нужно разделять разные виды насилия. Кто-то действительно может ни разу пальцем не тронуть, но психологически свести партнера в могилу. У кого-то это может выражаться исключительно в сексуальной агрессии – а наше общество до сих пор не может понять, что в браке может быть изнасилование: женщина будет говорить подругам о том, что ей больно и страшно, а ее будут убеждать, что это ее супружеский долг.

Есть также завуалированное и тоже не признанное в нашем обществе экономическое насилие, когда женщине говорят о том, что ее дело – рожать одного за другим, а все материальные ресурсы за мужчиной, и он транслирует ей постоянно мысль: «Я лучше тебя знаю, какую одежду вам носить, в какую школу ходить и что вам есть на завтрак, на обед и на ужин, я все решаю, потому что я зарабатываю эти деньги, а ты нет». Другой вариант – когда нужно постоянно отчитываться перед ним и чувствовать вину за каждую неправильно потраченную копейку.

– Каких социальных групп касается домашнее насилие?

– Это очень важный вопрос. У нас все привыкли думать, что насилие – это маргинальная проблема, когда алкоголики бегают по деревне с топорами. Но, конечно же, насилие происходит абсолютно во всех слоях населения, просто чем выше социальный статус семьи, тем больше стараются это скрыть, потому что у таких семей намного выше репутационные риски.

Самый печальный вариант – когда женщина живет в такой ситуации, и при этом и мама, и все вокруг говорят, что она сама виновата, что это ее крест, потому что как это так – быть одной?

Надо быть с кем угодно, лишь бы не одной. И здесь нельзя не вернуться к феминистской повестке, потому что именно феминистки пытаются донести до женщин мысль, что их ключевое предназначение – это не только быть женой, матерью и любимой женщиной и что им не нужно конкурировать за мужское внимание, что женщине в первую очередь нужно быть самой у себя и уметь охранять свои границы.

А по факту получается, что неважно, какие у тебя заслуги перед миром, какие ты открыла вакцины или спасла всю Африку, главное, чтобы у тебя был семейный статус и дети, потому что иначе наше патриархальное общество будет ставить на тебе клеймо неудачницы, говорить, что ты невостребованная, и разведенка, и нормального мужика у тебя не было, и так далее. И в ситуации насилия социум в лице мамы, полицейского, судьи и даже психолога будет говорить: «Давайте разберемся, что она сделала не так, почему он так поступил, чем она вызывала эту его реакцию».

– Что, и психологи считают, что в насилии виноваты жертвы?

– Конечно – в телевизионных ток-шоу, посвященных этим случаям, всегда есть психологи, которые говорят, что это было не насилие, а это женские сексуальные фантазии быть завоеванной. Поэтому мы сейчас будем запускать очень важный проект и собираем на него деньги: мы разработали инструкции именно для психологов, как им работать с пострадавшими и с агрессорами.

 

 

Месть агрессора

– Расскажите, пожалуйста, какие законом предусмотрены меры наказания за насилие.

– С этим у нас все очень плохо, потому что мы до сих пор живем без профильного закона, который определял бы, что такое домашнее насилие. Помимо этого у нас недавно произошла декриминализация домашнего насилия, из-за которой побои перестали быть преступлением – сейчас это всего лишь правонарушение. В абсолютном большинстве случаев суд назначает за насилие штраф. Штраф – это мера, которая никак не направлена на защиту интересов пострадавших – это исключительно пополнение бюджета, и сейчас уже даже представители силовых ведомств говорят о том, что это была ошибка.

Повторные побои или легкий вред здоровью – это дела частного обвинения. Это означает, что пострадавшая сторона самостоятельно ходит в суд, собирает доказательства и пытается объяснить, что она пострадала, а, скорее всего, агрессору государство даст защиту, потому что его обвиняют. По таким делам агрессор в 70% случаев наказывается штрафом от 5 до 30 тысяч, иногда – обязательными работами и лишением свободы до трех месяцев, но это бывает редко.

Если здоровью потерпевшей нанесен ущерб, то надо понимать, что из-за того, что общество фактически не признает эту проблему, у нас врачи не могут себя вести правильно, потому что они стараются в документах всячески сгладить то, с чем пришла пострадавшая. Например, у нее вместо лица сплошное месиво, а врач пишет, что оно немножко деформировано, может не написать цвет синяка, а ей из-за этого потом скажут: «Тебя просто пальцем тронули».

Кроме того, есть откровенная нелепость законодательства в определении того, что такое тяжкий вред здоровью.

Получается, что если сломать мизинец, можно говорить о серьезном вреде, а если из человека сделать сплошной синяк, то это всего лишь побои.
Я вспоминаю историю журналистки Анны Жавнерович, которая набралась смелости и выложила фотографии на следующий день после того, как ее избил ее молодой человек – это была страшная картина, сплошное синее лицо. Это произошло до декриминализации домашнего насилия, и ее бывший партнер был признан виновным, но его амнистировали в честь годовщины победы в Великой Отечественной войне. Но чтобы это произошло, она прошла огромное сопротивление, ведь ей все сказали, что она сама виновата, что якобы она себя не так вела, полицейские не хотели возбуждать уголовное дело, судья – признавать ее партнера виновным и так далее.

– Анна, насколько меры, которые применены к насильнику, способны его заставить остановиться в будущем?

– Нынешние меры вообще не эффективны. Почему? Например, усилиями нашей замечательной юристки Мари Давтян Дмитрий Грачев, который отрубил своей жене Маргарите кисти рук, сел на 14 лет. Но он уже обещает, что когда он выйдет, он жизни ей не даст. Больше сотни стран у себя в законе предусмотрели очень важную меру – охранный ордер, который запрещает агрессору приближаться к жертве. Государство ей говорит: «Я беру тебя под защиту».

Но у нас это все не работает, и в итоге, во-первых, многие женщины сидят в тюрьме за якобы умышленное убийство, когда они спасали себя, а во-вторых, эти мужчины, либо не посаженные, либо вышедшие из тюрьмы, потом из региона в регион ездят за женщинами, поджигают дома, воруют детей, избивают тещ и делают все возможное, чтобы этот ад не прекращался. Поэтому в такой ситуации нужно не только набраться смелости и уйти, но и еще подумать, как сделать так, чтобы потом не просыпаться каждую ночь в страхе.

– Татьяна, почему они не оставляют своих жертв в покое, у них в природе заложена злопамятность?

– Нет, просто агрессор решил, что этот человек его предал. Это была его любовь и мечта всей его жизни, и вот она его отвергла, поэтому он ей мстит, мстит за всех агрессоров, которые были в его прошлом.

 

 

«Зачем твоим детям отец-уголовник?»

– Анна, я правильно понимаю, что экономическое и психологическое насилие практически ненаказуемо?

– У нас непрогрессивное законодательство, и тем не менее, у нас есть статьи, которые в теории подходят под эти случаи, но они мертвые, их не применяют. Например, есть статья, где предусмотрено наказание за истязание, и там говорится не только про физическое воздействие, но и про то, что можно истязать психологически, но она вообще не применяется, потому что даже Верховный суд не может определиться: истязание – это когда 2 раза или 222?

Кроме того, бывает так, что приходит женщина, рассказывает о каком-то случае, его не зафиксировали, не приняли, это в итоге кануло в Лету, и когда она приходит во второй раз, никто не хочет отследить системность этого поведения. Повторюсь, помимо правовых механизмов нужно, чтобы еще адекватные люди применяли эти механизмы.

Как живет цивилизованный мир? Я говорю не только про какую-нибудь самую прогрессивную Швецию, но и про наших бывших советских соседей. В полицейских отделениях сидит женщина-полицейский, которая знает специфику домашнего насилия, знает, что такое цикл насилия, знает, почему женщина придет и будет пытаться забрать заявление, знает, почему женщина будет потом оправдывать этого агрессора, знает, что такое стокгольмский синдром. У нас же в полиции сидят люди, которые либо сразу покажут на дверь, либо будут смаковать подробности и еще ухмыляться.

– Почему жертва попытается забрать заявление?

– По многим причинам. Во-первых, потому что они помирятся, он пообещает, что такого больше не будет, и у них будет «медовый месяц». Во-вторых, она не захочет, чтобы у детей был отец в тюрьме. В-третьих, он будет ей угрожать – они же никуда не разъехались, они продолжают жить вместе, и никто ее не защитит.

– А ведь действительно – кому хочется, чтобы у детей был отец-уголовник?

– Это очень опасный и страшный аргумент, потому что это перекрывает для ребенка много дорог в профессиональном и социальном контексте. Женщина думает: «Ладно, я уже списанный экземпляр, но хотя бы детям не буду портить жизнь». И что? В итоге она постоянно живет в страхе, потому что он в любую секунду может заявиться и сделать что угодно.

– Получается, что и такой выбор плохой, и такой плохой, и что в этой ситуации делать?

– Получается, что наша государственная система абсолютно неэффективна как защитник жизни и здоровья пострадавших от домашнего насилия. К сожалению, мы можем говорить все что угодно, но без государства что-то изменить глобально невозможно. Я думаю, что внушить женщине, что это происходит не по ее вине, что не ей должно быть стыдно, и попробовать сделать ситуацию максимально публичной – не самый действенный способ, но он лучше, чем ничего.

– Татьяна, а вы как считаете?

– Женщине еще очень важно понять, что если ее дети живут вместе с агрессором, они, наблюдая постоянно эти стычки, усваивают эту стратегию, и у них просто нет никаких шансов вырасти здоровыми, то есть они повторят эту историю. Агрессоры заражают, это заразная болезнь. Многие боятся и терпят. Но в реальности, если жертва организовывает целую кампанию по защите себя, то напор агрессора сильно уменьшается, он меняет стратегию и пытается сказать: «Ты меня неправильно поняла, я такой хороший отец и хороший муж, посмотри, сколько я всего делаю…»

Когда мужчина понимает, что сейчас все знакомые и родные узнают, что он делал с ней, он часто меняется прямо как по волшебству. Однако это тоже опасно, потому что женщина начинает верить в эту перемену.

 

 

Когда агрессор – женщина

– Татьяна, а существует ли женское насилие в отношении мужчин?

– Да, конечно – женского экономического и психологического насилия достаточно много.

– Как оно выражается, в чем, какие есть типовые ситуации?

– Эмоциональный шантаж, упреки, угрозы, крик. А общество считает, что мужчине в такой ситуации неприлично обращаться за помощью. Мужчины, которые это терпят, берут вину на себя и стараются, фактически оказываясь в такой же роли, как и женщины-жертвы.

– Женщина из фольклора, которая встречает мужа со скалкой или со сковородкой – это шутка или реальное явление?

– Конечно, такое есть, есть жены, которые на входе отбирают у мужей получку, потому что они все пропивают и женам не на что кормить детей. Это свидетельствует о том, что жена не считает мужа отдельным самостоятельным человеком, не верит, что он сам справится и не пропьет эту получку, что он вообще на что-то годен. Это такая культура неуважения внутри семьи, когда все члены семьи считают, что ты урод. Обычно такая жена и себя не очень уважает, но неуважение к нему проявляет в виде вербальных оскорблений.

– Но ведь она стоит со скалкой не просто так – видимо, уже были многочисленные эпизоды, когда он пропивал получку.

– Не обязательно – часто эти оскорбления начинаются до всякой выпивки, она мстит ему за неоправданные ожидания, за несоответствие ее принципам. Они точно так же, как и пара «мужчина-агрессор, женщина-жертва», не договариваются о том, что для каждого из них важно, не ищут диалога, не пытаются понять, какой партнер в реальности, просто здесь мужчина не нападает на женщину, а замыкается в себе. Женщина редко прибегает к физическому насилию, а к психологическому – часто: она «пилит», оскорбляет, унижает, растаптывает человека, а он терпит и смиряется, часто тоже ради детей.

– Татьяна, как психотерапевт работает с парой «агрессор-жертва»?

– Во-первых, мы разбираемся со взаимными ожиданиями и проекциями и работаем над конструктивным способом договариваться и принимать, что партнер другой. Если им удается это понять, то отношения улучшаются, и если удается проработать давнюю травму, которая сделала из агрессора – агрессора, а из жертвы – жертву, то тоже. Такие технологии сейчас есть. Если раньше невозможно было пару, у которой психологическое насилие, брать в терапию, то сейчас есть эмоционально-фокусированная терапия, которая работает именно с такими ситуациями и позволяет увидеть за этими психологическими защитами внутреннее намерение и желание большой любви и адресоваться к нему. После этого «наращивается» способ конструктивно разговаривать, то есть не видеть в партнере бросающего тебя монстра.

 

Беседовала Ксения Кнорре Дмитриева

Статья опубликована на сайте

Протертые пюре хороши для младенцев, но странно кормить ими пятилетних

Протертые пюре хороши для младенцев, но странно кормить ими пятилетних

Близкая дружба с ребенком, когда он становится подростком, у них самих уже не вызывает такой радости, как раньше, когда он был маленьким.

Родители сравнивают его с собой в подростковом возрасте, и излишняя доверительность и откровенность нового поколения детей кажется чем-то ненормальным, неправильным, пугает. О том, почему такое происходит, как это оценивать и что с этим делать, рассказывает семейный психолог Екатерина Бурмистрова.

 

Екатерина, можно ли утверждать, что современные родители слишком погружены в жизнь своих детей? Если да, то хорошо это или плохо? Может, это естественный процесс, следствие современных отношений между детьми и родителями?

 

Это следствие теории привязанности. Когда мы, придерживаясь этой теории, кормим ребенка по требованию, носим его в слинге, не отдаем в сад, мы глубоко входим в его жизнь и начинаем отчасти заменять ему другое общение. Современные дети не играют во дворе одни — дворовая культура ушла в прошлое. Перестала передаваться от поколения к поколению игровая культура, и параллельно изменился стиль воспитания.

 

До того момента, когда теория привязанности вошла в нашу жизнь, было не принято брать детей на руки — считалось, что руками детей можно испортить; принято было кормить по режиму, приучать к дисциплине и так далее. Сейчас большинство родителей настроено на то, чтобы ребенок был максимально близко к родителю, и когда он вырастает и становится подростком, эта близость естественным образом сохраняется.

Тогда мы как родители с удивлением наблюдаем: оказывается, мы погружены в жизнь наших уже немаленьких детей значительно глубже, чем в свое время наши родители. Это прямое следствие изменений в детско-родительских отношениях в последние 15 лет.

Это многих удивляет, потому что люди часто думают: сейчас мы ребенка поносим на руках и целиком погрузимся в его жизнь, а дальше он сам отделится, уйдет. А этого не происходит. И когда ребенку 11-12 лет, еще кажется, что это нормально, что отделение неизбежно, но время идет, и оказывается, что нет, этого не происходит. Когда человек в 13 лет приобретает вид взрослого и не отделяется, включаются тревога и непонимание: может быть, я делала что-то не то?

Современные мамы часто хотят стать дочерям подружками, но когда они действительно ими становятся, то начинают беспокоиться по поводу сепарации, переживать, что ребенок не начнет свою жизнь. Есть такая поговорка про самостоятельность детей, что главное — довести до пенсии. Так вот, в этот момент родитель обычно понимает, что он не хочет доводить до пенсии, потому что он ждал, что произойдет отделение, а его нет.

 

Это какой-то ненормальный процесс или естественный ход развития общества?

 

Это ненормальное удлинение детства. Впрочем, это не только российская тенденция, но и мировая: дети на Западе в последние десятилетия очень поздно становятся взрослыми.

 

В мире сегодня в принципе удлинилось детство. Это естественное социальное явление: чем выше уровень культуры, чем благополучнее экономическая ситуация, тем длиннее детство.

 

Объясняется чисто экономическими причинами: общество может себе позволить задержать тот момент, когда человек выходит на рынок как трудовая единица. Это давно состоявшийся факт в Европе. Например, в Германии родители до 28 лет ребенка получают пособие, если он живет с ними. Мы гостили в Австрии в семье, где бабушке 82 года, у нее 11 детей, младшему 42 года. Я спросила, как это было во время детства их детей — учились ли они после школы? Она ответила, нет, они сразу шли работать, садились за трактор. Но все ее внуки после школы учатся.

 

У нас это накладывается на традицию всю жизнь быть в близких семейных отношениях с детьми и супругом.

 

Мне кажется, в нынешней ситуации с сепарацией детей играют роль оба этих фактора: и продленное детство, и включенность родителей в жизнь детей. Я считаю, что современные дети по уровню самостоятельности и осознанности отстают от нас с вами на 3-5 лет. То есть нельзя сравнивать нынешних четырнадцатилетних с нами четырнадцатилетними — они, скорее, такие, какими мы были в 11, а то и в 9 лет. При этом физиологическое взросление и взрослость в потребностях и ожиданиях происходит даже с опережением.

 

Что же будет дальше в этой модели? Ребенок так и будет жить душа в душу с родителями до пенсии?

 

Возможно, позже отделение все-таки произойдет. Этого мы не знаем, потому что пока по этому пути так далеко еще никто не ходил — теория привязанности вошла в нашу жизнь относительно недавно, и самым старшим детям, с которыми родители начали практиковать такой стиль общения, может, около 25-30 лет. В России к тому же нет достоверной статистики. Поэтому можно опираться только на наблюдения, опыт.

 

Мне представляется, что среди этих детей примерно половина тех, кто успешно отделился, и тех, кто так и живет с родителями, не образует своей семьи, своих проектов. Но выделить причину этого или однозначно утверждать, что это происходит из-за того, что родители слишком тесно общались с детьми, сложно, потому что одновременно идут несколько процессов: параллельно развивалось виртуальное пространство, замещающее живое общение, усилилась социальная депрессия, социальные лифты стали работать хуже или вовсе перестали действовать. Поэтому ребенок оканчивает школу, институт, а родители так и остаются его оплотом и друзьями, которые защищают от жизненных бурь.

Ребенок получает второе, третье высшее образование — в одной стране, в другой стране, по одной специальности, по другой, и у него таким образом как бы продолжается детство, и даже когда он уезжает в другую страну, все основные функции по обеспечению его существования остаются у родителей: это и защита, и общение, и спонсорство. Но нужно понимать, что мы ни дворовую культуру возродить не сможем, ни самостоятельность резко не увеличим. Мало кто из детей сейчас сам относит в вуз документы. Вспомните, кто из нас ходил поступать в институт с родителями? Только в самых редких случаях. В нашем поколении никто не ездил с родителями на собеседования, не ходил с ними на экзамены в старших классах.

 

Сегодня можно увидеть в интернете рассказы мам о том, как они хулиганят вместе с детьми, лазают вместе по деревьям, то есть делают с ними то, что в нашем с вами детстве мы делали друг с другом, без взрослых.

 

Это потому, что больше не работает так называемое горизонтальное обучение — больше нет обучения во дворе. Горизонтальное обучение — то, которое происходит в своей возрастной параллели, когда дети узнают, например, откуда берутся дети, от друзей во дворе, в какой-то своей примитивной концепции. Теперь все по-другому: родители послушали лекцию, почитали книжку, посмотрели вебинар и в правильной форме рассказали ребенку о том, как это происходит.

 

Кстати, про вебинары: а не слишком ли много мы читаем всяких психологических книжек и статей, смотрим вебинаров?

 

Конечно! И это тоже влияет на вовлеченность родителей в жизнь ребенка. Прибавим к этому, что книжки о родительстве обычно совершенно определенного направления — вместо того чтобы развивать родительскую интуицию, они дают конкретные рекомендации, как и что надо делать. В них родительство предстает сложной профессией, которой надо учиться, и нужно освоить множество инструкций и рекомендаций, чтобы быть хорошим родителем. Люди страшно этом озабочены, и очень мало кто учит слушать себя, свою интуицию. В идеале книги и вебинары должны давать не рыбу, а удочку — в данном случае способность в большинстве ситуаций принимать собственные решения, делать собственные выводы.

 

Искусственная самостоятельность – лучше, чем никакая

 

Каким образом мы своими руками лишаем ребенка самостоятельности?

 

Мы как начинаем сопровождать их во всем, так и продолжаем. Ребенок гуляет во дворе с нами, мы видим каждое его действие, включены в каждый его конфликт в 3-5 лет, и одни они не гуляют, потому что мы считаем, что это опасно и потому что никто не гуляет. Потом они никуда не ездят сами, потому что мы быстрее довезем их до кружка, до репетитора, и это опять же безопаснее. И так получается, что ребенок в первый раз оказывается в метро, когда он учится в девятом классе.

 

Моя дочь занимается с девочкой, которая говорит: «София, поедемте, пожалуйста, на трамвае или на метро, это так интересно!» Ее всегда и везде возят от двери до двери. А человеку 13 лет. Мы всегда и везде возим своего ребенка, потому что уровень опасности, качество его загрузки и логистика большого города не оставляют нам другого варианта. И конечно же, пока ребенок сам не перемещается, не гуляет, не планирует свое время, у него не начинается этот процесс проб и ошибок. К тому же мы все еще и страшные перфекционисты — мы же хотим, чтобы было как лучше, чтобы никаких ошибок не было.

 

И что со всем этим делать?

 

Надо отпускать ребенка. А отпускать — это сознательно идти на риск, что будет сделана какая-то ошибка. И всегда есть чего бояться, давая ребенку самостоятельность: то наркотики, то СПИД, сейчас вот этот страх подростковых самоубийств. Поэтому сегодня относительным пространством свободы для подростков является виртуальная среда, но и ее после историй с «синими китами» родители пытаются довольно жестко контролировать.

 

Многое изменилось, и мы этих изменений отменить не можем. Мы не можем убрать этот страх улицы, ритм жизни большого города, то, что во многих семьях женщины не работают или работают неполный день. В таких семьях, пока ребенок не достиг 18 лет, он часто ребенок с большой буквы, и мама считает главным делом своей жизни быть около него. Ценность ребенка возросла, и все, кто может, проводят около него максимум своего времени — и в 3, и в 5, и в 14, и даже в его 17 лет. Ребенок становится как бы точкой сборки, местом, вокруг которого конструируется жизнь самого родителя: все его интересы, все общение, все поездки, интересные дела и лагеря — все происходит вокруг ребенка.

 

Кстати, сейчас появилось невероятное количество именно семейных лагерей, куда родители ездят вместе с детьми, — раньше их в принципе не было. Были лагеря для детей. И получается, что двенадцатилетние даже в лагеря ездят с мамой. И такие лагеря можно рассматривать как форму совладания с этой новой социальной ситуацией: внутри несамостоятельности появляется возможность предоставлять детям самостоятельность — у них там образуется какая-то своя компания, друзья, свои детские дела… Там родители меньше боятся давать детям свободу и возможность бесконтрольного общения друг с другом, потому что дети там как-то отобраны: это дети родителей, немало заплативших за путевку, «наша» среда, люди, знакомые по каким-то другим выездам, объединениям по интересам и так далее. Это попытка создать искусственную среду самостоятельности ребенку, не выпуская его в широкий мир. Но это лучше, чем ничего.

 

Пробуйте отпускать велосипед

 

Я правильно понимаю, что это в каком-то смысле продолжение ситуации, когда мама, в рамках этой теории привязанности, везде с собой берет ребенка — и на работу, и в гости, и в кино, и в ресторан?

 

Да, конечно, мы с этого и начали. Просто когда ему 13, его уже в слинге не понесешь. Но он все равно тут же, и главное, он никуда не хочет уходить, потому что с мамой лучше всего и интереснее всего. И маме некуда идти, и она чувствует себя рядом с ним на месте, при деле и максимально востребованной. Обоим хорошо, но это тройные вилы: мама таким образом транслирует ребенку, что в мире страшно, что он, ребенок, сверхценный, и продолжает реализовываться в материнстве, хотя у него уже усы пробиваются.

 

Идея, что нужно быть другом своему ребенку, что нужно быть с ним на равных, что мы одно целое и у нас нет друг от друга секретов, у нас общие дела и интересы, конечно же, очень сильно мешает на стадии сепарации. Сепарация — это процесс отделения, когда у ребенка появляется собственный внутренний мир, собственные ценности. И в какой-то момент мама может обнаружить, что этот процесс не начинается, но при этом она понимает, что она уже не хочет принимать участие на равных в подростковых забавах, ходить с ребенком в заброшенные дома, читать его любовную переписку, а он все равно от нее этого ждет.

 

Если я правильно понимаю, в ней борются два разнонаправленных ощущения: привычка контролировать ребенка каждую минуту и беспокойство за его безопасность, и чувство, что он вошел в стадию, когда ей вроде бы не место рядом с ним, верно?

 

Маме очень страшно отпустить ребенка. Вообще, любой переход на новую стадию развития — это страшно. Представьте себе ребенка, который только начал ходить. Очень страшно отпустить его — ведь он же упадет, он еще еле держит равновесие! Но пока вы его не отпустите, пока не перестанете давать ему пальцы при ходьбе, он не пойдет сам. То же самое с велосипедом: в какой-то момент нужно придерживать велосипед, но потом, если вы его не отпустите, вы так и будете бегать за велосипедом. А иногда приходится не только поддерживать велосипед, но и толкать его, потому что в некоторых случаях ребенок сам не крутит педали.

 

Эта метафора с велосипедом, мне кажется, максимально близка ситуации, о которой мы говорим. Конечно, страшно отпустить, потому что управлять велосипедом он не умеет, поедет — и коленку разобьет, и в дерево въедет. Поэтому для начала выбирайте максимально мягкие дорожки без обочин, чтобы рисковать в подстрахованной среде. И главное — перестаньте гиперопекать. Пробуйте его отпускать везде, где можно.

 

Это действительно тенденция — то, что у детей, привыкших быть «привязанными» к родителям, проблемы с отделением, или это разовые ситуации?

 

Это тенденция. Современные дети все делают вместе с мамой, например, те же уроки.

Очень хорошо, если у мамы срабатывает интуиция, и она понимает, что чего-то важного не происходит. Это очень здорово, потому что тогда мама, возможно, пересмотрит какие-то вещи.

 

Что бы вы сказали родителям, которые растят своих детей в опоре на теорию привязанности, чтобы предупредить эти проблемы?

 

Очень важно, чтобы родители сами осознали, что взросление в этом стиле сближения не происходит самостоятельно. Сегодня самостоятельность, как это ни парадоксально звучит, это то, что нужно искусственно создавать. Эта раньше естественно приобретаемая вещь стала искусственным навыком, как обучение чтению, как владение горшком или игра на мандолине. Это произошло потому, что общество теперь устроено иначе, чем раньше, и она не возникает сама. Но если выключить свою тревогу, понять, что именно мешает вам начать отпускать ребенка и построить какие-то ступеньки, вполне можно это сделать. Оцените, какой характер у ребенка и ваши с ним возможности, и придумайте какой-то компромиссный вариант, вплоть до того, чтобы его первая работа была у ваших друзей — это будет искусственно простроенная ступенька, но все-таки шаг в направлении самостоятельности, хоть и контролируемой.

 

Мамам, которые являются сторонницами теории привязанности, хочу напомнить, что эта теория в целом прекрасна и в какой-то момент нужна, но ее нужно «доводить до ума», особенно в российских условиях. То, что хорошо для младенца первой недели жизни, уже не годится для ребенка после года. То, что прекрасно работало до трех лет, плохо работает после семи и даже приносит обратный результат. Поэтому идея о том, что надо жить одной жизнью с ребенком, всячески вовлекать его в свою жизнь и участвовать в его, прекрасна, но до определенного момента. А дальше, чтобы сохранить отношения и сделать это правильно, нужно искусственно увеличить дистанцию.

 

У меня есть стандартные вопросы к родителям детей старше 10 лет, которые жалуются на их несамостоятельность: ездил ли ребенок в самостоятельные поездки? Ночевал ли один у хороших друзей? Есть ли у ребенка обязанности, когда он должен играть какие-то социальные роли, начиная с магазина и заканчивая оплатой каких-то счетов? И ответы очень показательны, потому что они наглядно демонстрируют, как теория привязанности может стать удавкой. Детские протертые пюрешки — отличная вещь, пока нет зубов, но кормить пятилетнего ребенка только пюрешками странно и даже вредно. То же самое и с теорией привязанности.

 

Может, стоит вообще отказаться от теории привязанности, если она так усложняет процесс взросления?

 

С одной стороны, сегодня отделение детей во многом благодаря ей не происходит естественно, к тому же у родителей очень большая тревога, очень большая вовлеченность в жизнь детей и очень большая любовь, а ребенок, в свою очередь, тоже не торопится уйти и не выставляет наружу колючки, как это обычно делают подростки. Но, тем не менее, скорее всего, отделение рано или поздно произойдет, а благодаря теории привязанности отношения с детьми останутся более насыщенными.

 

Наше поколение с ключом на шее часто вообще не помнит маму. Отношений между мамой и ребенком в нашем детстве часто фактически не было, потому что в те годы мама, как правило, была с утра до вечера на работе, а вечером занималась хозяйством. И общения с родителями было очень мало. Поэтому теория привязанности — это огромный шаг к ребенку, и то, что проявились ее отрицательные последствия, — это скорее повод задуматься, как их минимизировать. Но это вовсе не означает, что надо отказаться от теории привязанности — вовсе нет. Мы не нанесем ребенку вред этой привязанностью и этим стилем сближения. Просто на другой стадии развития нужно другое, и оно не возникает естественно, потому что изменился мир, изменились отношения.

 

Ксения Кнорре Дмитриева

Памятка: если вы обратились к детскому психологу

Если вы обратились к детскому психологу, как будет строиться дальнейшая работа?

1. Будет лучше, если первая встреча пройдет без ребенка. Вы знакомитесь с терапевтом, рассказываете о ребенке, о себе и о том, что вас волнует, о причине обращения.

2. Следующая встреча будет посвящена ребенку. В зависимости от возраста ребенка и проблематики взрослый может остаться в кабинете или подождать вне кабинета. На этой встрече задача психолога установить первичный контакт с ребенком и продиагностировать его.

3. Начиная с третьей встречи и далее, индивидуальная работа с ребенком будет чередоваться со встречами с родителями примерно с частотой 3:1. Часть консультаций, вероятно, будет проходить совместно с ребенком и родителем.

4. Чтобы достичь стабильных изменений необходимо не менее 6 регулярных встреч.

Читать далее…

Ищите ответы в себе! 9 вопросов в помощь родителям подростка

Ищите ответы в себе! 9 вопросов в помощь родителям подростка

Когда дети вырастают, мы словно начинаем видеть себя в зеркале. Очень часто бывает так, что свой переходный возраст мы почти не вспоминаем. Думаем, что да, это был период поиска себя, но он закончился. Мы редко возвращаемся к тем событиям, не любим их вспоминать, но потом подрастают дети и оказывается, что они примерно в той же точке.

Начинается проработка тех воспоминаний. Все, что мы тогда делали или не делали, рассматривается с совершенно с другой точки — с родительской. Когда родитель — ты сам. Здесь часто происходят важные открытия, и их можно использовать.

Прежде всего для того, чтобы понять себя — родителя. Да, сначала себя, так и есть. Это хороший способ разобраться, откуда у нас наши трактовки поведения подростков, определенные ожидания. Ведь именно несовпадение наших ожиданий с реальностью чаще всего огорчает, не так ли?

Читать далее…

В поисках недостающих ресурсов

В поисках недостающих ресурсов

Когда нет ни одной свободной минуты, чтобы присесть отдохнуть, с удовольствием поиграть с ребенком, сделать что-то для себя, возникает жизненная необходимость поиска вроде бы отсутствующих ресурсов.

  • Где взять еще пару-тройку часов в сутках?
  • Как обрести силы, когда они давно закончились?

Предлагаю взглянуть на свой день, свои дела свежим взглядом. Подумать о том, что можно изменить в сложившемся распорядке и объеме дел. Я обозначу два возможных фокуса.

Читать далее…

Неудача как шаг к успеху

Неудача как шаг к успеху

Даже самые амбициозные и успешные люди время от времени сталкиваются с неудачами. Никто из нас не застрахован от провалов. Но мне обидно видеть, что часто люди не используют ресурсы, скрытые в неудачах.

 

Как мы обычно реагируем на неудачи? Что говорим себе? Есть разные варианты:

  • У меня не получилось, значит, я ни на что не годен
  • У меня не получилось, и я не хочу больше об этом думать
  • У меня не получилось, буду пробовать дальше, пока не получится
  • У меня бы получилось, если бы не обстоятельства
  • Во всем виноват ХХ
  • Не получилось, ну и черт с ним, не очень то и хотелось…

Читать далее…

Как выходить из зоны комфорта

Как выходить из зоны комфорта

В последнее время общим местом стала идея о том, что для развития надо выходить из зоны комфорта. Звучит неплохо. Вопрос в том, как выходить за понятные, сложившиеся границы деятельности, чтобы это стало процессом развития, а не единичным подвигом, который человек не отважится повторить еще раз.

 

Что такое зона комфорта? Это полностью освоенные, не вызывающие сложностей, привычные действия, навыки, процессы. Все то, что мы уже умеем и делаем. Нейронаука объясняет, как на уровне мозга происходит развитие. У человека огромное количество простроенных, сформированных нейронных связей. Они автоматически задействуются каждый раз, когда мы совершаем то или иное привычное действие. Но… хорошая новость заключается в том, что мозг постоянно меняется. В течение всей жизни человека возможно образование нейронов, и построение новых нейронных связей, причем, ограничений по количеству новых связей нет. Эти процессы называются нейрогенез и нейропластичность. Но связи не образуются за один раз, важно регулярное повторение действий, тренировка, направленное внимание. Известно также, что негативное влияние на эти процессы оказывает стресс.

Читать далее…

Ресурс бодхисаттвы

Ресурс бодхисаттвы

Среди моих близких есть человек, с которым мне очень сложно. У него десять пятниц на неделе, он постоянно жалуется на жизнь, говорит, что ничего не получается из задуманного. Иногда он просит о помощи, иногда просто рассказывает, как все плохо… Вроде хочется помочь, пойти навстречу, но каждый раз потом я вижу, что ничего не поменялось, моя помощь улетела в бездонную трубу, и расстраиваюсь. Однажды я осознала, что постоянно жду, что этот человек изменится, станет другим. И помогаю именно в надежде на это. А если посмотреть реалистично и признать, что в ближайшем будущем существенные изменения маловероятны, получается, помогать бессмысленно. Но такое решение тоже меня не устраивало. Оно не учитывало мою внутреннюю потребность быть включенной. И я стала искать, какие могут быть ориентиры, подходы в этой ситуации. И вот что нашла для себя.

Читать далее…