Екатерина Бурмистрова, детский психолог, семейный терапевт, автор книг по психологии, рассказывает о том, что такое семейный сценарий, почему он повторяется и что делать, чтобы его нейтрализовать.
— Екатерина, давайте начнем сначала. Что такое сценарий в жизни человека?
Сценарий — это сумма, скорее, даже последовательность неосознаваемых действий, а чаще — эмоциональных поведенческих реакций, которые были усвоены в родительской семье. Все, что связано со сценариями, самим человеком до определенного момента не осознается и не живет в области преднамеренных действий. Это то, что я делаю, когда не контролирую себя или когда не особенно задумываюсь.
Сценарии могут быть как развернутыми и продолжительными, например, «мы – семья героев, мы героически делаем какое-то дело из поколения в поколение», так и маленькими, к примеру, «истерическая уборка на кухне по субботам, потому что так делала мама». Сценарий — это не просто какие-то действия, это набор эмоциональных реакций и коммуникаций между членами семьи, связанный с определенными действиями. Сценарии могут быть гораздо более тонкими, например, повторяемость несчастливой влюбленности в двух-трех поколениях, когда у всех в семье сначала короткий неудачный первый брак, а потом уже второй, долгий, удачный и стабильный.
— Как сценарий «технически» входит в жизнь человека?
Здесь гораздо больше неисследованного, чем исследованного. Те, кто занимался исследованиями, считают так. Когда растет ребенок, он впитывает в себя как губка, запоминает и запечатлевает все вокруг себя без критики, как бы фиксирует все, что он видит, это постоянная видеосъемка. Кадры этой видеосъемки лежат в обычно недоступном для произвольного воспоминания месте, в определенных структурах головного мозга. Ребенок запечатлевает не просто события, но и то, как оно произошло, кто участвовал, кто как отреагировал, когда это случилось и в какой последовательности. Это и есть основы сценария.
Например, ребенок видит: он разбил чашку — все упали в обморок, или он разбил чашку — все засмеялись, весело подмели осколки и сказали: «Это на счастье». Это сценарий, который он сохранит где-то у себя в мозгу. Или, например, видит более сложные вещи: папа пришел веселый, от него странно пахнет, а мама из-за этого слегла с сердечным приступом или, наоборот, аккуратно проводила до кровати, а с утра налила рассолу. И у ребенка сохраняется уже готовый сценарий действия, запечатленный без критики и время от времени повторяющийся: и чашки бьются с определенной периодичностью, и конфликты возникают снова и снова. Чем больше повторений, тем мощнее сценарий.
Фиксируется не только увиденное
— С чашкой и папой навеселе все понятно, но как может повторяться история с несчастной первой любовью? Ведь ребенок, если и наблюдал эту историю, то, скорее всего, единожды, и вряд ли хорошо понимая, что происходит — а то и вовсе ее не видел воочию?
У ребенка есть разные уровни копирования, и он может «сохранять» не только действие, свидетелем которого он был, но и «презентированное» значимое для семьи событие, которого он не видел, но которое было ему преподнесено в виде истории, рассказа, мифа. То есть, как правило, ребенок наблюдает не саму несчастную любовь, а слышит рассказы, и часто в возрасте, когда еще нет критики, может быть, даже тогда, когда нет еще интереса. Он может слушать их позже, когда уже появляется определенный интерес, но еще нет достаточного опыта, чтобы все это каким-то образом разместить в жизненной канве, составить свое представление. Он слышит сильно эмоционально заряженную историю.
А фиксируется либо то, что ребенок часто видит, либо то, что очень сильно эмоционально заряжено, то, где еще не остыло отношение и вовсю гуляют эмоции, где много переживаний и сложных чувств. Если даже ребенок слышал рассказ один раз, но в нем был очень сильный эмоциональный заряд, то это впечатается в память гораздо сильнее, чем таблица Менделеева или что-то еще, что он долго и систематически учит.
В некоторые моменты восприимчивость ребенка составляет 200%, и, как правило, это разговоры, не предназначенные для его ушей, то есть, то, что он слышит случайно. Эти сильно заряженные истории влияют на него гораздо сильнее, чем талантливые литературные произведения.
— За счет этого заряда?
Да, заряда и отношения к собственной жизни. Я уверена, что все эмоционально заряженные истории родителей, услышанные в том или ином возрасте, человек очень глубоко переживает. И чем менее сознательный возраст, тем более парадоксальное значение приписывается этой истории, тем сильнее запечатление ее в этих глубинных структурах мозга. Это нечто, похожее на семечко, которое очень долго прорастает: оно упало на эту детскую почву и в какой-то момент прорастет.
— Почему оно должно прорасти? Казалось бы, рассказали ребенку, как было плохо, и у него должно запечатлеться, что это не надо повторять.
Потому что сильное положительное и сильное отрицательное притягивает сильные эмоции, и отрицательное притягивает сильнее. Это парадоксальная амбивалентность, подобная тому, что мы испытываем по отношению к близким людям: «Мы же их любим, почему мы на них так злимся?». Болезненное очень притягивает и вызывает огромное внимание, иначе никто бы не читал колонки криминальной хроники, не переспрашивал бы по сто раз подробности болезненных историй и не стоял бы на месте ДТП с открытым ртом.
— А эмоциональное ДТП в семье — это еще более сильный магнит?
Да. Еще бывает, что человек что-то услышал, долго про это думал, домысливал, ставил себя на место мамы или бабушки, прикидывал, что бы он сделал по-другому, в итоге эта история насытилась уже собственным вниманием, и тут уже завелась бомба с часовым механизмом. Очень часто люди попадают в семейные сценарии при большом желании их преодолеть, не попасть в них.
— Обязательным условием повторения ребенком сценария является то, чтобы он это видел или слышал? Не бывает такого, что у мамы была первая несчастная любовь, у бабушки была первая несчастная любовь, и ребенок это повторит, не зная ничего об этих повторах?
Хотела бы сказать, что не бывает, но на самом деле — да, бывает. Есть такие серьезные истории в жизни семьи, о которых не говорят, не рассказывают детям, молчат — например, когда в семье был самоубийца или психически больной человек. Но это все равно будет влиять на ребенка, потому что образуется «белое пятно», «скелет в шкафу», который привлекает внимание тем, что он есть. В этих ситуациях ребенок начинает рыть и копать, он чувствует, что родители что-то недоговаривают. Я как специалист, сопровождающий семьи, наблюдала, что когда детям не рассказывают, что они усыновлены, у них все равно присутствует какой-то невероятный поисковый импульс. Они очень рано начинают перебирать документы, что-то разыскивать, у них наклонности сыщика.
Я бы сказала, что обязательным условием повторения сценария является не то, что об этих событиях рассказывали или что ребенок это видел, а то, что это есть в анамнезе семьи и это имеет сильный эмоциональный заряд, с которым участники не разобрались, и эмоциональный костер по-прежнему тлеет.
Как не передать ребенку свой сценарий
— Если такая история в семье есть, как вести себя ее участникам, как жить с ребенком, чтобы не передать ему это?
Помогает способ проработки жизненных сценариев, я в него верю, но это не три раза сходить к психологу, как правило. Чем сильнее история, тем больше должен быть объем осознания. Психотерапия является эксклюзивной и дорогой услугой, которая в очень малом объеме качественно представлена у нас в России, и на полноценную терапию либо нет денег, либо рядом нет терапевта.
В качестве альтернативы можно предложить нашу коренную практику — исповедь как способ переработки истории. С исповедью можно сделать что угодно, можно извратить это таинство, но в первоначальном понимании это то, что может очень здорово помогать и действительно помогает. Но для этого нужен нормальный подход к себе и священник, который выслушает и не будет давить на чувство вины, потому что в этих историях, как правило, много боли, много непоправимых вещей, особенно с точки зрения церковных классических представлений.
В любом случае помогает рассказывание. И в психотерапии, и в исповеди есть элементы рассказывания. Плюс у нас есть своя русская психотерапия — наша степень эмоциональной близости с друзьями и родственниками такая, что возможен некоторый замещающий эффект. Это, конечно, не совсем терапия: если тебя выслушивает друг, он не будет нейтральным, но он тебя послушает, а чем чаще все эти сюжеты рассказываются в адекватные уши, тем больше силы они теряют. Другое дело, что можно это рассказывать так, что история закрепляется, а не теряет заряд.
— Что нужно сделать, чтобы история не закреплялась?
Обычно при каждом пересказе становится понятно, в какую сторону вы двигаетесь: закрепляется история или «разминируется». Помогает прощение — в первую очередь себя, но и всех остальных участников этих событий. Иногда на пересмотр отношения к тому, что произошло, к самому себе в этой истории, к ее участникам уходят десятилетия даже в терапии, а бывает так, что ты один раз рассказал, и история ушла. Ведь есть истории, которые ты не рассказываешь никому, и если ты вдруг поделился с кем-то, то становится легче.
Главное — не делить эти истории с ребенком. Часто сюжет передается тогда, когда поделились с ребенком. Его поставили на место взрослого, потому что больше некому было рассказать.
Как слушать, чтобы избавить от боли
— Какой в идеале должна быть реакция собеседника на эти рассказы, чтобы помочь?
Безоценочная, свидетельская. Но не просто выслушать и покивать — это будет слишком холодной реакцией. Работу терапевта сравнивают с журналистским расследованием, причем это не отстраненное, а вовлеченное расследование с сочувствием. Оно помогает рассказывающему человеку увидеть те грани, которые он, возможно, сам пока не видит, но при этом у слушающего нет собственной выгоды и нет желания смещать человека в том направлении, в котором ему хочется. То есть надо выслушать, помочь и присоединиться к боли. Иногда достаточно просто выслушать, потому что для говорящего это возможность сложить историю в слова и не говорить их самому себе. Базовая человеческая потребность — чтобы тебя кто-то слышал. Это обладает по-настоящему целительным эффектом.
Другое дело, что с тем, кто тебя выслушал, могут возникать очень специфические отношения. Если это терапия, то в ней все заранее ясно: ты отдал деньги за то, что тебя выслушали, и больше никому ничего не должен, отдал свою боль. С духовником, с близкими друзьями ты ощущаешь, что ты теперь что-то должен тому, кто выслушал твою болезненную историю. В этом очень тонкий момент. Поэтому, если вы находитесь в роли слушателя, очень важно говорить: «Спасибо тебе, для меня это тоже было очень важно, ты мне ничего эмоционально не должен». Иначе человек может ощущать свою обязанность — ведь он вас, говоря по-простому, загрузил. И если человек, который поделился болью, слышит, что то, что он рассказал, имело какое-то собственное значение для слушающего, то это полезно и ему самому, и он действительно видит, что его боль принесла какую-то пользу. При этом очень важно, чтобы со стороны слушающего не было никакой оценки.
Если бы я сидела на кухне с подругой и она стала бы мне рассказывать свою болезненную историю, я бы сначала спросила ее: «Ты точно хочешь мне это рассказать?» Есть такое понятие — ретравматизация: каждый раз, когда человек рассказывает о своем болезненном опыте, он еще раз погружается в него, в те мысли, переживания, возвращается к той версии себя, и если это происходит, то надо помочь ему вернуться, реанимировать его, например, указав на то, что сейчас у него все хорошо: «У тебя такая хорошая семья, дети, ты счастлив в отношениях». Чем глубже и болезненнее замалчиваемый опыт, тем больше времени нужно человеку на возвращение, поэтому после рассказа надо еще какое-то время побыть рядом, не оставлять человека наедине с его историей. И это «разминирование» взрослых очень нужно детям, растущим в этой семье, особенно когда они начинают входить в сознательный возраст. В этот период семейные истории ими по-новому переосознаются. Если никого нет рядом, чтобы выговориться, то помогают дневники: ты можешь хотя бы «выписаться».
— Как вы относитесь к тому, чтобы это рассказывать в соцсетях?
Тут надо оценить последствия огласки. Если ты рассказал это, то оно осталось конфиденциальным, между тобой и слушателем, а в соцсетях поставить эти барьеры невозможно.
— Если мама продолжает жить по каким-то причинам в обстоятельствах, которые ее не устраивают и которые не хочется передать в качестве сценария, то надо ли об этом говорить с ребенком, объясняя, почему что она продолжает так жить?
Да. Но при этом не говорить ребенку, что, мол, твой папа алкоголик, но из-за тебя мы не расходимся, потому что тогда мама перевешивает ответственность на ребенка.
Учимся останавливать унаследованные реакции
— Я взрослый человек, у меня ребенок, но когда я вижу, что моя дочь не убрала кровать, хотя я ей 800 раз про это говорила, я начинаю кричать и вдруг слышу, что говорю то же самое, что говорила мне моя мама 30 лет назад, хотя уже тогда я клялась, что никогда такого не скажу. Как с этим быть?
Есть период, когда наиболее часто повторяются поведенческие образцы родителей, — это примерно от 5 до 15 лет брака или определенный возраст вашего ребенка. Человек обязательно будет так делать, потому что он так устроен. Это просто надо взять под собственный контроль, если эти образцы не очень сильные и мощные, и работать на опережение: если ты понимаешь, что ребенок разольет суп, и ты на него наорешь, то ты принимаешь меры, чтобы не оказаться в этой ситуации. Ты будешь копировать не только поведение родителей, но и поведение любой значимой для тебя фигуры — бабушки, няни, учительницы, воспитательницы детского сада.
Борьба с выскакивающими повторяющимися фразами происходит следующим образом. Первая стадия: я заметила, удивилась, расстроилась. Вторая стадия: я увидела те ситуации, в которых эта фраза выскакивает — у человека всегда конкретный набор ситуаций, и он познаваем. Иногда помогают письменные записи фактического времени и ситуации, где выскакивает нежелательная реакция. Если какое-то время это фиксировать, то уже потом будет известно, что «поезд в такое-то время прибывает на такие-то остановки». Это реально работает, но не в 100 % случаев — только когда человек вменяем, не перегружен и не находится под другим стрессом. В ситуациях напряжения, нагрузки эта реакция все равно будет выскакивать. Если у вас в жизни постоянный стресс, то, соответственно, реакция будет выскакивать постоянно.
Это работает не только в сценариях, связанных с ребенком, но и в других, и эти фактические ситуации на уровне «наорать на ребенка, нахамить в кассе» можно устранить путем самонаблюдения даже без эмоциональной помощи. Но кому-то, конечно, нужна поддержка, особенно если это более серьезный сценарий, основанный на том, что у человека была травмирующая ситуация, например, папа — запойный алкоголик. И если мы говорим об уже взрослом человеке, который повторяет глобальные семейные сценарии, например, тяжелых отношений и идет по тому же пути, что и мама, бабушка и т.д., то здесь может помочь только терапевт, нужна глубокая работа по осознанию.
Несколько типичных ситуаций
— Какие есть классические повторяемые семейные сценарии?
Например, сценарий развода. Он очень типичен. Первое поколение: бабушка или прабабушка, которая овдовела в результате трагических событий XX века (войны, репрессии) и осталась одна с ребенком. У них в семье возник матриархат: сильная женщина, которая все на себе везет, дочь, и мужчине в их доме нет места — причем это место мужчины не пустое, а его вообще нет. Девочка растет и видит, что мужчина в доме не нужен, и даже если она выйдет замуж, то потом мужчина вытесняется, происходит развод. И в этом втором поколении еще непонятно, что происходит, а в следующем, когда внучка выйдет замуж, уже могут возникнуть вообще парадоксальные слова: «Ребенок уже родился, а он еще здесь, что он вообще тут делает?». Потому что мужчина мешает, ему тут нет места, он не ведет себя как женщина. Он сыграл свою роль осеменителя, и все, он должен уйти.
— Какие есть еще подобные типичные сценарии?
Много историй с мужским уходом: как они вытесняются из семьи, куда они уходят, в какие сферы жизни — в рыбалку, в гараж, в виртуальную реальность. Есть еще сценарии с браком с алкоголиком — когда, например, в семье сильная женщина, и у нее формально муж есть, а фактически его нет, он освободил ей место, и она берет на себя все его функции. Но это безвредный персонаж, а бывают алкоголики-тираны, для которых характерна агрессия. Для них характерны следующие стадии: запой – отстранение – выпрашивание прощения – опять запой, и все по новой. Девочка растет, наблюдает, как мама это все терпит, и для нее так и должно быть, семья — это когда вот так. У нее в голове закладывается определенный сценарий.
Но надо понимать, что в любом сценарии реакция близких на то, что происходит, способна очень многое изменить в голове ребенка.
Важно только не использовать с ребенком те слова, которые ему не по возрасту. Бывает так, что взрослый понимает, что он проживает тяжелейший сценарий, который наблюдает ребенок, и он начинает рассказывать, что происходит, с опережением по возрасту, а история должна быть доступна для понимания ребенка.
Покажите ребенку хорошее
— Как передать ребенку хорошие сценарии?
Чтобы передать хорошее отношение к жизни, позитивные сценарии, нужно это показывать. Если вам нравится ваша работа, то это хорошее может быть передано, если ребенку про это говорить, показывать то, что есть снаружи семьи. К сожалению, сейчас многое позитивное не в семье, а снаружи, в каких-то внешних реальностях, которые ребенок не наблюдает, пока растет. Но если организовать ему доступ туда, где у вас позитивные сценарии, где есть что-то реально для вас дорогое, то это сделает для него этот опыт более близким. Если опыт неоднозначный, то нужно сделать как можно более доступными и проговариваемыми именно хорошие нюансы этого опыта.
Беседу вела Ксения Кнорре Дмитриева
http://www.matrony.ru/potomu-chto-tak-delala-mama/
Новости проекта http://ekaterina-burmistrova.com/forma-podpiski/